Недавно прочитал у Ланькова
Если тут, на Корейском полуострове, милостью Президента Трампа часом не начнётся войны.., а в Северной Корее не случится революции-переворота-Высочайшего Инсульта, то лет через 5-7 они выйдут на уровень 6 миллионов тон зерновых в год. .. Основание для такой оценки – динамика последних лет, и китайский опыт 1977-1985. В Китае после роспуска колхозов и раздачи земли крестьянским хозяйствам рост был примерно 30% за 7-8 лет. Не вижу оснований, почему северокорейские крестьяне будут вести себя иначе, чем вели себя крестьяне китайские.
Всегда и во всех странах, создание колхозов (тотальное обобществлении всей жизни их членов), приводит к голоду. Разрушение колхозов приводит к росту сельского хозяйства, повышению урожайности и товарному изобилию. Это было в СССР, было в Китае, было и КНДР.
Создание колхозов всегда выливалось в гибель от голода миллионов человек. Причем властями почти всегда осознавался этот риск и они шли на него, чтобы убить в селе частную собственность и создать в селе "передовой" класс пролетариата ( по немецки - неимущих) По словарю Даля (пролетарий- безземельный, бесприютный, захребетник). Ведь цель колхозов превратить крестьян в пролетариев.
«Приусадебные участки ликвидируются. Куры, утки, деревья возле домов пока остаются в собственности крестьян. В дальнейшем и это будет обобществлено… Надо продумать вопрос об отказе от системы денежного жалования и восстановлении системы бесплатного снабжения» Мао Цзэдун
Как и в СССР, так и у Мао задачи истребить своих соотечественников, не стояло. Но также как и в СССР его не интересовали миллионы тех, кто умер голодной смертью; в эти черные годы он был больше озабочен тем, как бы получше скрыть произошедшую катастрофу, чтобы никто не догадался, что народные беды лежат на его совести. Среди охватившего страну хаоса трудно было разобраться, что породило неудачи: нереальные планы или срыв грандиозных замыслов.
Кооперирование сельского хозяйства в 1955–1956 годах вначале было положительно воспринято большинством крестьян. Кооперативы объединяли крестьян в пределах одной деревни, и право выйти из кооператива не было пустым обещанием: например, в 1956–1957 годах 70 тысяч хозяйств воспользовались этим правом в Гуандуне, и многие кооперативы были распущены. Наглядный успех кампании и хороший урожай 1957 года побудили Мао в августе 1958 года сформулировать и навязать колеблющимся задачи «большого скачка» , а средством достижения его целей должны были стать колхозы или как они назывались в Китае «народные коммуны».
Мао Цзэдун пытался делать преобразования социальной структуры, на основе опыта коллективизации в СССР . Основой будущего идеального общественного строя в Китае должна была стать «народная коммуна». «Народная коммуна, — писал Мао, — является лучшей формой постепенного перехода от социализма к коммунизму и в своем развитии она будет исходной структурой будущего коммунистического общества». К концу 1958 года в Китае было создано 26 тысяч коммун, средний размер которых составлял 20 тысяч человек. Инструментом обмена вместо денег в этих группах служили «трудодни»
По замыслу Мао, одновременно и за очень короткий срок предстояло «три года труда и лишений и тысяча лет благоденствия» перевернуть весь жизненный уклад крестьян, обязав их вступать в гигантские объединения из десятков тысяч крестьянских дворов: обобществлялись орудия труда и собственность, в том числе — продукты питания; за этим планировался грандиозный рост сельскохозяйственного производства на базе строительства гигантских оросительных сооружений и внедрения новых агрономических методов и в конце концов — полное стирание грани между сельским и индустриальным трудом; этому должно было решительно способствовать повсеместное строительство кустарных мастерских и малых плавильных печей.
В течение нескольких месяцев все шло как по маслу. Работа кипела днем и ночью, производилось «больше, быстрее, лучше и экономнее», местные власти рапортовали о рекорде за рекордом. Планка поднималась все выше и выше. Преследуемая цель — 375 миллионов тонн зерна в 1958 году, в два раза больше собранных годом раньше 195 миллионов тонн. В декабре было объявлено, что задача выполнена. Однако правда и то, что сотрудники Центрального комитета по статистике, несомненно «правые уклонисты», выражали после посещения полей свое недоверие…
И снова растут производственные задания, нормы выработки, заполняются закрома, и есть решение сократить пахотные земли для обустройства на них производственных мастерских. Образцовая провинция Хэнань посылает двести тысяч своих работников на помощь в другие провинции, где результаты скромнее. «Социалистическое соревнование» движется дальше ликвидированы частные наделы, закрыты сельские рынки, отменяется право увольняться из трудового коллектива и проводится повсеместный сбор металлической кухонной утвари для переплавки в сталь, нередко снимаются с петель деревянные двери для поддержания огня в пресловутых малых плавильных печах. В качестве компенсации все принадлежащие коммуне запасы продовольствия разрешено пустить на общественные трапезы. «Поесть мяса… Самое революционное желание», — вспоминает один из участников трапез в Шаньси. Ведь не за горами новый невиданный урожай… «Воля масс — решающая сила» — такими заголовками пестрели газеты в Хэнани в дни местной конференции по проблемам орошения земель в октябре 1957 года.
Агрономические методы были навеяны опытом советского академика Лысенко и — при волюнтаристском отрицании генетики — стали в Китае, как и в стране Большого брата, непреложной догмой. Навязанные крестьянам, они приводили к удручающим результатам, но Мао уверял, что «чем гуще посеять зерна, тем легче им взойти в хорошей компании; когда они растут вместе, то чувствуют себя лучше». Тем временем, загущенность посевов в пять-десять раз выше нормы убивала молодые всходы, слишком глубокая вспашка сушила почву и выступала соль, а пшеница оказалась не слишком «хорошей компанией» кукурузе. Принудительная замена традиционного ячменя пшеницей на холодных высокогорьях Тибета стала катастрофой для местных жителей. Причиной других ошибок стало не копирование советских методов, а собственная инициатива. Уничтожение вредителей зерна — воробьев — привело к потерям урожая из-за засилья насекомых-паразитов; огромная сеть ирригационных сооружений — примитивных и размещенных по принципу «где густо, а где пусто» — оказалась непродуктивной, а то и вредной, и поэтому в одних районах поля были залиты водой из-за разрыва ненадежно состыкованных гидротехнических сооружений, а в других — почва подвергалась быстрой эрозии от избыточной сухости; кроме того, строительство унесло множество человеческих жизней. На полях провинции Хэнань погибли десять тысяч из шестидесяти тысяч рабочих.
И, наконец, экономические ошибки. Распределение финансирования в экономике было чудовищно разорительным. Отчисления в фонд накопления капитала были неоправданно большими (43,496 бюджета в 1959 году), но расходовались они в основном на обычно безуспешную ирригацию сельскохозяйственных земель и на массированное развитие промышленности в крупных городах. Появился знаменитый лозунг Мао — «Китай идет на двух ногах!». Вся «кровь» сельскохозяйственной «ноги» должна перекачиваться в промышленную «ногу». Столь нелепое распределение ассигнований влекло за собой диспропорцию рабочей силы, занятой в разных сферах экономики: в 1958 году на государственные предприятия был направлен 21 миллион рабочих, прирост рабочего класса составил 85 % за один год! В результате за период 1957–1960 годов рабочий класс стал составлять не 15 %, а 20 % населения Китая, и государству приходилось его кормит. Сходные процессы шли на селе, где крестьяне должны были заниматься всем на свете: сооружать малые плавильни, вся продукция которых была некондиционной и годилась только на свалку, разрушать старые деревенские постройки и строить новые дома и т. д., — кроме работы на полях. Еще не были обмолочены «сногсшибательные» урожаи 1958 года, а государство уже решило снизить на 13 % площади, отводимые под зерновые. Результатом такого соединения «экономического бреда и политического вранья» стала уборочная кампания 1960 года — тогда у голодных крестьян не было сил убрать урожай. Провинция Хэнань, первой объявившая о полном — на 100 % — завершении ирригационных работ и строительства дамб, стала впоследствии одним из наиболее пострадавших от голода регионов; по оценкам из разных источников, здесь погибли от двух до восьми миллионов человек. Отчисления зерна государству в это время достигают самых высоких цифр: 48 миллионов тонн (17 % зернового запаса) в 1957 году, 67 миллионов (28 %) в 1959 году и 51 миллион в 1960 году. Обманщики оказались в ловушке, но больше всего, к несчастью, пострадали те, кем они командовали. Было объявлено, что в Фыньяне, «образцовом» районе провинции Аньхой, собрано в 1959 году 199 тысяч тонн зерна, больше, чем годом раньше (178 тысяч!). На самом же деле было собрано 54 тысячи тонн по сравнению с 89 тысячами в 1958 году, но государство потребовало свою долю, — 29 тысяч тонн «фантомного» урожая! Следовательно, в следующем году всех ожидала пустая рисовая похлебка. Китайская пресса пустилась превозносить животворную силу послеобеденного сна, а китайские светила медицины — восхвалять уникальную физиологическую организацию китайского индивида, способного автономно продуцировать даже излишнее количество жиров и протеинов.
Голод охватил всю страну. Каждая спортплощадка в Пекине была вскопана под огород. Два миллиона кур закудахтали на балконах столицы. Несмотря на огромные земельные площади и разнообразие сельскохозяйственных культур, не спаслась ни одна провинция. Этого достаточно, чтобы опровергнуть ссылки властей на «самые ужасные в этом веке природные катастрофы». Если смотреть правде в глаза, то 1954 и 1980 годы были более неблагоприятными с точки зрения погодных условий. В 1960 году только восемь из ста двадцати китайских метеостанций зарегистрировали сильную засуху, а одна треть всех станций — сухую погоду. Урожай 1960 года— 143 миллиона тонн зерна — был на 26 % ниже урожая 1957 года (чуть больше, чем в 1958 году). Он упал до уровня 1950 года, а численность населения Китая возросла на сто миллионов человек. Города оказались в более благоприятном положении за счет близости центральных властей и введения твердых норм на продовольствие. В наиболее тяжелый момент — в 1961 году — горожане получали в среднем 181 кг зерна на душу населения, тогда как крестьянам отпускали по 153 кг. Нормы продовольствия на человека снизились в деревнях на 25 %, а в городах — на 8 %. Мао Цзэдун, верный традициям великих китайских правителей, но вопреки угодливо сотканной вокруг его имени легенде, проявил весьма скупое сочувствие к страданиям таких грубых и примитивных созданий, как крестьяне. Различные районы пострадали неодинаково: сказались неравные условия в разных провинциях и даже уездах. Самые уязвимые в голодные годы прошлого века провинции Северного и Северо-Восточного Китая и на этот раз пострадали больше других. Напротив, провинция Хэйлунцзян на самом севере Китая, почти не освоенная в хозяйственном отношении, была мало затронута голодом и стала пристанищем для голодных беженцев, население в ней выросло в эти годы с 14 до 20 миллионов человек. Как и в Европе голодных лет, сильно пострадала экономика районов Китая, специализировавшихся на выращивании промышленных культур (сахарного тростника, масличных культур, кормовой свеклы и, главное, хлопка), производство которых упало местами на две трети. В этих районах голодающему населению просто не на что было покупать продукты. Там цены свободного (черного) рынка на рис, например, выросли в пятнадцать-тридцать раз. Тяжелое положение усугублял партийно-маоистский догматизм. Политика того момента категорично навязывала «народным коммунам» диктат самообеспечения и накладывала запрет на перевозку продуктов питания через территориальные границы. Остро ощущалась нехватка угля. Голодные шахтеры бросали забои и уходили на поиски еды или работали на приусадебных огородах. Голод провоцировал всеобщую апатию и рост преступности.
Результатом голодных лет в такой индустриально развитой провинции, как Ляонин, стало падение собственного производства сельскохозяйственной продукции в 1960 году до половины объемов 1958 года и снижение ввоза продуктов питания: в 50-х годах сюда ввозилось ежегодно 1,66 миллиона тонн продовольствия, а в 1958 году все провинции Китая получили 1,5 миллиона тонн.
То, что голод имел политические причины, видно из того факта, что самая большая смертность приходилась на те провинции, где правили самые радикальные маоисты, хотя их провинции в прежние годы были главными экспортерами зерна. Это Сычуань, Хэнань, Аньхой. В Аньхое, центре Северного Китая, жертвы голода наиболее многочисленны. Здесь в 1960 году смертность достигла 6,8 % (по сравнению с 1,5 % в обычные годы), а рождаемость упала до 1,1 % (против прежних 3 %). В результате за один только год население уменьшилось на два миллиона человек, что составляет 6 % от всего населения провинции. Активисты Хэнани в унисон с Мао уверяли, что в трудностях виноваты утаивающие зерно крестьяне. Вот высказывание представителя городских властей Синьяна (города в провинции Хэнань), где проживало десять миллионов человек и где возникла первая в стране «народная коммуна»: «Еды хватит, и зерно есть. Беда, что 90 % населения не в ладах с идеологией». Именно на сельское население осенью 1959 года обрушивается атака сродни военной, и начальники, отставив на время тезис об «общих классовых шеренгах», извлекают на свет приемы времен партизанской войны с Японией. Не менее десяти миллионов крестьян отправлены в тюрьмы, а многие гибнут от голода. Дан приказ отобрать у владельцев и разбить вдребезги всю кухонную утварь (уцелевшую после переплавки в некондиционную сталь), чтобы тем было неповадно кормиться дома и расхищать кооперативные ресурсы. Нельзя разводить огонь, хотя на носу суровая зима! Шквал репрессий обрушивается на все население. Тысячи арестантов подвергаются систематическим пыткам, детей убивают, ошпаривая кипятком и запахивая в поля вместо удобрения, а в это же время по всей стране прокатывается кампания под лозунгом: «Учиться у Хэнани!». В провинции Аньхой, где принято решение «держать красное знамя, даже если 99 % из нас умрут», тем временем возрождаются обычаи прошлого: людей живьем закапывают в землю или пытают каленым железом. Запрещено хоронить покойников, власти боятся, как бы массовые похороны не переросли в общественные демонстрации протеста. Запрещено подбирать беспризорных детей: «Чем больше детей мы подберем, тем больше их нам подбросят». Отчаявшиеся крестьяне бегут в города, где их встречают пулеметным огнем. В уезде Фыньян погибли 800 человек, а 12,5 % его сельского населения, или 28 тысяч крестьян, были наказаны различными способами. Дело обернулось настоящей антикрестьянской войной. Как писал Жан-Люк Доменак, «слияние утопии с политикой всегда приводит к террору в обществе». В ряде деревень голод унес половину крестьян. В Хэнани было официально зарегистрировано 63 случая каннибализма, особенно в разгар «сезонных торгов», когда родители отдавали своих детей на съедение.
В середине XX века, в эпоху первых космических полетов, в стране с сетью железных дорог протяженностью в 30 тысяч километров, с радио и телефоном совершались жестокости, подобные тем, что случались в средневековых европейских монархиях, где борьба за выживание шла не на жизнь, а на смерть. Теперь же подобные зверства творились в стране с населением, равным населению всего мира в XVIII веке. Толпы истощенных людей утоляли голод отварами трав или древесной корой, а в городах — листьями тополей. Они бродили по дорогам в поисках съестного, нападали на продовольственные конвои. Иногда безысходное отчаяние толкало их на бунт, подобный разразившемуся в уездах Синьян и Ланькао в Хэнани. После расстрела двух-трех «зачинщиков» все оставалось по-прежнему: еды все равно не было, болезни и эпидемии умножали смертность, рождаемость падала, потому что голодным женщинам было не до детей. Заключенные трудовых лагерей (лаогаев) тоже сотнями умирали голодной смертью, их положение было столь же зыбким, как и свобода крестьян, иногда осаждавших лагерные ворота с просьбами о подаянии. Три четверти лагерной бригады, где с августа 1960 года работал Жан Паскуалини, через год умерли или были при смерти, а живые, чтобы продержаться, были вынуждены выискивать червей и непереваренные зерна кукурузы в конском и коровьем навозе. Люди стали подопытным материалом, на котором проводилось апробирование новых «питательных» эрзац-смесей, например, муки с 30 % целлюлозы для выпечки хлеба или болотного планктона с рисовой кашей. От первого продукта весь лагерь страдал непроходимостью кишечника и некоторые умирали в мучениях; от второго также болели, а самые слабые гибли. Наконец, специалисты выбрали оптимальный вариант — труху из молотых стержней кукурузных початков, и это «достижение» триумфально внедрялось по всей стране.
В масштабах Китая смертность подскочила с 1,1 % в 1957 году до 1,5 % в 1959 и 1961 годах, достигнув пика — 2,9 % —в 1960 году. Рождаемость упала с 3,3 % в 1957 году до 1,8 % в 1961 году. Без учета снижения рождаемости (около 33 миллионов) потери от возросшей от голода смертности исчисляются за период 1959–1961 годов от 20 миллионов человек (это обнародованные в 1988 году данные, которые можно считать официальной статистикой) до 43 миллионов. По всем показателям, особенно по абсолютным цифрам, это не только самый жестокий голод за всю историю Китая (на втором месте стоит голод 1877–1878 годов, унесший на севере страны от 9 до 13 миллионов жизней), но и самый тяжелый в мировой истории. Голод 1932–1933 годов в СССР, в сходных политико-экономических условиях, все-таки нанес государству меньший ущерб (он стоил жизни примерно 8 миллионам человек), чем голод в Китае периода «большого скачка», если судить по соотношению потерь к численности всего населения в Китае и в СССР. Смертность в деревнях была на 30 %—60 % выше, чем в городах в обычные годы, а в 1960 году она удвоилась (2,9 % против 1,4 %). Крестьянам удалось продержаться дольше по сравнению с горожанами, потому что они начали забивать скот, который считался неприкосновенным запасом. С 1957 по 1961 год было забито на мясо 48 % государственного свиного стада и 30 % всего тяглового скота. Что касается технических культур, особенно хлопка — базовой культуры сельского хозяйства Китая, то закрепленные за ними посевные площади уменьшились примерно на одну треть между 1959 и 1962 годами. Падение производства технических культур отразилось на соответствующих отраслях промышленности. С конца 1959 года правительство вынуждено было снова разрешить торговлю на крестьянских рынках, но из-за падения государственного сельскохозяйственного производства рыночные цены были столь высоки, что мало кто из голодного населения мог делать покупки на рынке. В 1961 году цены на свиное мясо на рынке были в четырнадцать раз выше, чем в государственных магазинах. Однако на зерно цены выросли еще больше, особенно на пастушеском Северо-Западе, где оно традиционно было в дефиците. В провинции Ганьсу люди умирали от недоедания даже в 1962 году, и нормы зерна на душу населения были там вдвое ниже, чем требовало даже полуголодное существование.
С августа 1959 и до 1961 года партия, словно оцепенев после тотальной катастрофы, затаилась в ожидании дальнейшего поворота событий. Критиковать «большой скачок» — детище Мао — было опасно, но положение было настолько безвыходным, что человек номер два в китайском руководстве, Лю Шаоци, заставил-таки Мао отступить на оборонительные позиции и вернуться к «мягкой» коллективизации, какой она была перед движением за «народные коммуны». Снова были разрешены приусадебные участки, крестьянские рынки, частные ремесленные мастерские. Проведено разукрупнение гигантских хозяйств. Жители каждой деревни были объединены в отдельную рабочую бригаду, равнозначную прежней деревне и управляемую крестьянами. Эти меры позволили быстро ликвидировать голод, но не крайнюю бедность населения. Сельскохозяйственное производство, набравшее силу между 1952 и 1958 годами, было разгромлено и не смогло оправиться в течение двух последующих десятилетий. Было подорвано доверие крестьян, и слишком свежи в памяти неудачные проекты (политика «народных коммун») и гибельные бедствия 1959–1961 годов. Валовое производство сельскохозяйственной продукции выросло вдвое между 1952 и 1978 годами, но и население за те же годы увеличилось с 574 до 959 миллионов человек, и таким образом прирост продукции на душу населения оказался совсем небольшим. Только в 1965 году, а в провинции Хэнань в 1968–1969 годах, страна вышла на уровень промышленного производства 1957 года (в валовом исчислении). Сельскохозяйственному производству предстояло еще расти и расти. Постыдная бесхозяйственность «большого скачка» урезала экономические показатели почти на четверть. Лишь в 1983 году страна смогла выйти на рубеж 1952 года по важнейшим показателям сельского хозяйства.
Самый страшный голод в истории (1959–1961)
Journal information