Вот так, прошло мимо меня. Впрочем я бы не участвовал, я ж не скульптор. Но как представлю, какими будет Буркина, срать кирпичами на его открытии. На сердце, как будто сам облегчился.
Площадь Гагарина.
План площади нарисовал своей размашистой рукой товарищ Берия, в послевоенные годы это были въездные ворота в столицу, полукругом обнимающие пространство. Здания строили немецкие военнопленные, ну а потом заключенные ГУЛАГа
Здания строились долго, что примечательно на левой башне 16 скульптур, на правой 4 скульптуры. Сталин умер, и Хрущев принял постановление №1871, загубившее советскую архитектуру.
Внешне-показная сторона архитектуры, изобилующая большими излишествами», характерная для сталинской эпохи, теперь «не соответствует линии Партии и Правительства в архитектурно-строительном деле. … Советской архитектуре должна быть свойственна простота, строгость форм и экономичность решений.
Так остальные 12 скульптур, на правой башне и не поставили. Ну, а русская архитектура, родоночальница всей современной архитетуктуры, после столь печального постановления скончалась в муках. Все типовое, все экономное, все блочное. В кои веки мы стали родоначальниками нового направления в архитектуре. Но и это, советские сгубили.
Маяковский "Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства — конструктивизм…"
За Гагариным немного торчит светло-грязная типовая 15 - этажная общага архитектурного института, верхние 3 этажа там занимали девчонки из текстильного института. Выглянешь от них вечерком в окно, крикнешь Гагарину: Юра, пиво в "Спутнике" есть? Нет, разводит руками Юра.
Зря он весь день, с предвкушающей улыбкой смотрел на винно-водочный.
Впрочем, о чем я?. Дали мне московские знакомые в 1988 почитать двухтомник "Архипелага Гулаг". Был у меня такой, почти родственник, увлекающийся самиздатом. Книжки тоненькие маленькие карманные, печать чуть ли не на папиросной бумаге. Но влезало туда букв, как в целый том Войны и Мира. Зачитался я тогда. На неокрепший мозг, подверженный пропаганде только с одной стороны, подействовало полным разрывом шаблона. Неделю хотелось ходить с плакатом "СССР - тюрьма народов". Зато получил прививку, ко всему остальному самиздатовскому. Забористей этого ничего на свете не было. Да, художественно так себе, тягомотина, перечитывать не тянет, с высоты нынешних лет вообще ерунда полная, краски сгущены, вылит весь набор мифов и легенд. Но тогда это была бомба. Солженицин действительно взорвал СССР. Всякие статьи из "Огонька" и программа "Взгляд" воспринимались мелкой ерундой. Года через два, в организме даже контрреволюция произошла в политических взглядах, пока не устаканился на консерватизме.
Но к чему приводит цензура и замалчивание, запомнил. Идеология должна быть открыта для критики, только тогда она способна выработать противоядие и себя защитить. Если она закрыта железным занавесом, печатное слово преследуется, система однопартийна, то идеология нежизнеспособна. Малейший прорыв информации превращается в проблему.
И в этой невзрачной книжке как раз описывалось, что Солженицын работал на возведении левого здания. Большая калужская дом 30. Даже спортивный магазин "Спартак" тогда еще работал.
А сейчас я нет-нет, да и пользуюсь этой редкой для бывшего зэка
возможностью: побывать в своем лагере! Каждый раз волнуюсь. Для
измерения масштабов жизни так это полезно -- окунуться в безвыходное
прошлое, почувствовать себя снова тем. Где была столовая, сцена и КВЧ --
теперь магазин "Спартак". Вот здесь у сохраненной троллейбусной остановки,
была внешняя вахта. Вон на третьем этаже окно нашей комнаты уродов. Вот
линейка развода. Вот тут ходил башенный кран Напольной. Тут М. юркнула к
Бершадеру. По асфальтовому двору идут, гуляют, разговаривают о мелочах --
они не знают, что ходят по трупам, по нашим воспоминаниям. Им не
представить, что этот дворик мог быть не частью Москвы в двадцати минутах
езды от центра, а островочком дикого Архипелага, ближе связанного с
Норильском и Колымой, чем с Москвой. Но и я уже не могу подняться на крышу,
где ходили мы с полным правом, не могу зайти в те квартиры, где я шпаклевал
двери и настилал полы. Я беру руки назад, как прежде, я расхаживаю по зоне,
представляя, что выхода мне нет, только отсюда досюда, и куда завтра пошлют
-- я не знаю. И те же деревья Нескучного, теперь уже не отгороженные зоной,
свидетельствуют мне, что помнят все, и меня помнят, что так оно и было.
* Я хожу так, арестантским прямым тупиком, с поворотами на концах, -- и
постепенно все сложности сегодняшней жизни начинают оплавляться как
восковые.
* Не могу удержаться, хулиганю: поднимаюсь по лестнице и на белом
подоконнике, полмарша не дойдя до кабинета начальника лагеря, пишу черным:
"121-й лагучасток". Пройдут -- прочтут, может -- задумаются.
Вот в те времена для того дома и хотелось сделать мемориальную доску Солженицину просто за сильнейшие эмоции. Как раз на первом курсе, даже задание было такое "Мемориальная доска". Но не сложилось. А сейчас уже не доска нужна, а памятник человеку взорвавшему СССР. Кирпичей будет много и поделом советским, не надо было анально огораживаться, жить надо было более открыто.
Journal information